Авторская заметка. Письмо из деревни дедушке.

Ванька Экклстоунов, девятилетний мальчик отданный три месяца назад в услуженье помещику Формулинову, в ночь на Ивана Купалу не ложился спать. Дождавшись когда хозяин и домашние ушли к заутрене, он хромая дошёл до хозяйского шкапа, одной рукой (другая безжизненно висела на перевязи) достал из него пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился одним глазом (другой был закрыт огромным на пол лица фингалом) на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с книгами, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.

«Милый дедушка, Берни! — писал он. — И пишу тебе письмо. И желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».

Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Берни, служащего где-то за рубежом то ли математиком, то ли физиком, то ли химиком. Точно Ванька не знал, но помнил, что дед имел отношение к какой-то формуле. Это был невысокий, но необыкновенно бойкий и подвижной старикашка лет 80-ти, с вечно смеющимся лицом и ледяными глазами.
Теперь, наверно, дед идёт вдоль местности с чуднЫм названием пит-лейн (Ванька даже представить себе не мог, что это такое и в его воображении дедушка Берни шёл опушкой леса), щурит глаза и балагурит с кем-нибудь. А может быть сидит у окошка в своём доме с чуднЫм названием «моторхоум» и смотрит, на красивых как лесные нимфы молоденьких девушек, которые держат в руках какие-то таблички с цифрами и надписями на незнакомом языке, но с заглавных букв, ровно там имена или названия собственные написаны.
Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать:

«А намедни к хозяину старый друг приехал, господин Фанатов, и рассказал о своём увлечении какими-то новомодными соревнованиями, где люди на каких-то механических животных на перегонки ездят. И там, представляешь, дедушка, быки быстрее жеребцов. А вот у самого господина Фанатова есть чёрный жеребец, что быстрее любого быка. А у хозяина есть бык-бугай, ему и обидно стало, что где-то там быки быстрее жеребцов, а у него здесь не быстрее. Слово за слово и поспорили хозяин с господином Фанатовым насчёт скорости хозяйского быка и гостевого жеребца. Хозяин приказал мне быка во двор вывести, а я эту рогатую скотину, ой как не люблю, но перечить хозяину не посмел. Вывел я быка, а господин Фанатов смеяться сильно изволили, за живот хватаясь. Бык то оказывается красным быть должен, а у хозяина бык самый обычный, хоть и переросток и характер самый свинский. Я же у хозяина и виноватым оказался. Он схватил меня за волосья и отчесал шпандырем за обиду свою. А потом повелел мне быка в красный цвет покрасить. Я краску взял и с хвоста красить стал, а он меня за волосья опять схватил и стал меня харей в бычью морду тычить. Ну я начал с морды, а когда до хвоста снова дошёл, бык уже краситься устал и стал лягаться. А то, что я с лёту дверь входную в хозяйском доме выбил, так я же снова и виноватым оказался. И снова меня за чуб оттаскали и шпандырем отчесали. А ещё и грудь от копыта этой свиньи бугайской болит очень сильно. Но всё-таки я всё сделал как хозяин велел и бык стал вполне красный, хотя и весь облезлый, как пёс шелудивый.
А гость продолжал смеяться за живот держась и видать от смеху немного умом подвинулся, так как совсем непонятно говорить стал. Говорил, что быку этому дальше первого сим…гента какой-то Клавы (или квалы?) не пройти, а ещё, что в гонке быка не кла…фи…си…ци…рыют, а ежели одного быка в гонку запускать, то гонку через два часа почему-то прервут незаконченную. А хозяин слушал да злился, да как на быка сиганул, да как вверх взмыл. А бык как стоял, после того как хозяина взбрыком подбросил, так и остался на месте. А хозяин падая, прямо на рога быка и полетел. Хорошо я догадался рогатое быдло за хвост дёрнуть. Бык ко мне обернулся, да на меня и бросился, а хозяин прямо на землю и сверзился. И опять же я виноватым оказался. Когда меня с крыши сняли (убей бог, дедушка, не помню, как я там оказался, не иначе забрался, от быка спасаясь), хозяин меня в который раз уже побил. А ещё сказал, что вообще убьёт, если этот бык жеребца гостя не обгонит.
А жить, дедушка, ох как хочется, молодой я совсем. Вот и смекнул. Ещё с тех пор как я у хозяина и не жил ещё, лежит у него под крыльцом двухвёдерная клизма, для каких таких надобностей изготовленная о том не ведаю, но вот сейчас, ох как пригодилась. А ещё у хозяина имеется бочка со скипидаром. Зачем она ему про то тоже не ведаю, но ради жизни своей чуть-чуть не загубленной, я и этим скипидаром тоже воспользоваться решил. Пока бугая ловили да успокаивали, да к забегу супротив жеребца готовили, я клизму полную скипидару набрал, да с тылу к быку этому подошёл. Подождал я, пока хозяина на быка усадят, а бык в мечтательности некоторой через забор на коров мимо прогоняемых уставится и бдительность потеряет, разбежался и клизму ему под хвост и вбил, и грушу клизмы сдавил что было сил моих. Тут и сигнал старта очень вовремя подоспел. И непременно хозяйский красный бык победил бы чёрного жеребца господина Фанатова. Если бы с быком этим договорились о направлении дальнейшего передвижения. Чёрный жеребец то со своим седоком господином Фанатовым как надо по кругу во дворе поскакал. А наш то бык по прямой утёк. Слава богу, без хозяина. Тот где на быке сидел, там же на пятую точку на землю и упал, ровно из под него табурет с искусностью великой выбили. А бугай сквозь амбар, забор, новопостроенный дом соседский, да церквушку нашу деревенскую, устремился через поле да через лес в сторону соседней деревеньки, той, что Лоскуты прозывается. Только его и видели.
Амбар наш, да дом соседский, да церквушка деревенская стали собой напоминать арки. Как дворовые люди да прочая челядь сказали, отродясь у них подобных архитектурных излишеств не было, а тут сразу три штуки объявились.
Из дома то соседского выскочил дядька Михаил из Лоскутов, той самой деревеньки куда бугай утёк, он к нам переехал жить месяц назад, только-только дом и отстроил. А из церкви батюшка к нам побежал. Батюшка этот хороший, да вспыльчивый, и силы физической неимоверной. С кадилом может хоть супротив того же быка выйти и шансов у бугая будет не больше чем на корриде гешпанской. А как напьётся батюшка после вечерней службы, так на ночь глядя бежит купаться в наше озерце деревенской, тиной да ряской заросшее и говорит притом, что это окунание в священные воды Ганга. И хотя местные говорят, что никакого отношения к православной вере купание в Ганге не имеет, но с батюшкой лишний раз не спорят, но прозвали его индусом.
И вот, дедушка, так получилось, что у всех я один виноватым и оказался, видно так вот не задался день. С одной стороны дядька Михаил мне ломом грозит, с другой стороны батюшка-индусская сила наступает, обещает кадилом по еб… по харе моей заехать, а с третьей стороны хозяин на земле сидючи и из-за болей в седалище встать не могущий, такими карами грозится, что хоть сразу под лом да под кадило, да на небеса, чем дожидаться пока хозяин угрозы исполнит.
Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда к себе, за границу, в падок да, прости господи, «моторхоум». Нету никакой моей возможности... Аллергия у меня на это новомодное увлечение красными быками. И через эту аллергию у меня вся спина в рубцах, харя в синяках, зубов мало, левый глаз дёргается, левая же рука совсем не работает, на правую ногу хромаю и заикаюсь через слово. Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»

Ванька покривил рот, потер правым кулаком глаза и всхлипнул.

«Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то секи меня, как сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради могу сапоги чистить, заместо кого обучусь. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку родную.»

Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку... Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес:
«Дедушке в «моторхоум».
Потом почесался, подумал и прибавил: «Бернарду Экклстоунову». Довольный тем, что ему не помешали писать, он прямо в рубахе выбежал на улицу...
Местные, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовый ящик прибитый к специальному столбу за околицей, а из ящика этого развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель...
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снился «моторхоум». Сидит в нём дед Берни и читает письмо вслух какому то темнокожему парню... Между парнем и дедом ходит бульдог с ошейником и прилепленной к ошейнику какой-то карточкой и виляет хвостом...

Автор (примазался к Антону Павловичу) ROMAN grosjean (октябрь 2013 года)